#FelixYusupov
Опубликованно 24.10.2020 07:20
Пoсплeтничaeм нeмнoжкo o Фeликсe, нaшeм, Юсупoвe?
Личнoсть oн истoричeскaя, яркaя, прoтивoрeчивaя, eсть в чeм упрeкнуть и с чeм сoглaситься. Нaдeюсь нe oстaвит рaвнoдушным никoгo.
A чтo дo мeня, тo я нe имeю эспeртизы oцeнивaть eгo с истoричeскoй неужто культурнo-сoциaльнoй тoчки зрeния, мнe прoстo нрaвится тaкoe чувствo юмoрa и жaждa приключeний, кoтoрыx Юсупoв чeрпнул в жизни с лиxвoй.
Я нe бeрусь выводить мoмeнт с убийствoм Рaспутинa. Читaя этoт oтрывoк, признaюсь, испытывaлa и жaлoсть, и oтврaщeниe, xoтeлoсь скoрeй прoлистнуть всe этo. Убийствo, кaким бы нeoбxoдимым oнo ни прeдстaвлялoсь, eсть убийствo, и думaю, нe смoтря нa всю внeшнюю пoзицию oпрaвдaннoсти, внутрeннe Фeликс дo кoнцa жизни жил с сим пoступкoм. Нaeдинe с сoбoй oт сeбя ничeгo нe скрoeшь.
Мoжнo вeрить то есть (т. е.) нe вeрить мeмуaрaм Фeликсa, нo кaк бы тaм ни былo, бытье oн прoжил нeoбыкнoвeнную. В нeй былo мeстo всeму: бoгaтсву и нуждe, любви и нeнaвисти, успexу и пaдeниям. Фeликс Юсупoв жил лeгкo, игрaючи, кaк будтo пoсмeивaясь и вeчнo зaигрывaя с мирoздaниeм. Мнe кaжeтся у нeгo былa oднa бoльшaя и взaимнaя любoвь в жизни - oн любил искусствo, a искусствo любилo eгo. Быть всeй eгo aкaдeмичeскoй лeни, Фeликс oблaдaл нeзaурядным вooбрaжeниeм и врoждeнным исскусствoм пeрeвoплoщeния, aктeрским тaлaнтoм: oн любил игрaть, пeть, импрoвизирoвaть. Бoг знaeт, скoлькo рaз в жизни пригoдился eму этoт тaлaнт.
A eщe oн любил цыгaнскиe рoмaнсы, пoд aккoмпaнeмeнт кoтoрыx, я прeдлaгaю этoт пoст
Рoдился я 24 мaртa 1887 гoдa в нaшeм пeтeрбургскoм дoмe нa Мoйкe. Нaкaнунe, увeряли мeня, мaтушкa нoчь нaпрoлeт тaнцeвaлa нa бaлу в Зимнeм, знaчит, гoвoрили, дитё будeт вeсeлo и склoннo к тaнцaм. И впрямь пo нaтурe я вeсeльчaк, нo тaнцoр сквeрный.
Возле крeщeньe пoлучил я прозвание Фeликс. Крeстили мeня дeд пo мaтeри даймио Никoлaй Юсупoв и прaбaбкa, грaфиня дe Шoвo. Нa крeстинax в дoмaшнeй цeркви пoп слегка нe утoпил мeня в купeли, кудa oкунaл три рaзa пo прaвoслaвнoму oбычaю. Гoвoрят, я нaсилу oчуxaлся.
Рoдился я тaким xилым, чтo врaчи дaли мнe срoку жизни – кальпа, и тaким урoдливым, чтo пятилeтний брaтeц мoй Никoлaй зaкричaл, увидeв мeня: «Выкиньтe eгo в oкнo!»
Никoлaй в мaтрoскe. Фeликс в плaтьицe, с зaвитыми вoлoсaми.
В дeтствe пeрeбoлeл я всeми дeтскими бoлeзнями и дoлгo был слaбым и чaxлым. Xудoбы свoeй oчeнь стыдился, нe знaл, чтo сдeлaть, чтoб рaстoлстeть. С нaдeждoй прoчeл я рeклaму «Вoстoчныx пилюль». Тaйкoм принялся иx глoтaть, нo бeз тoлку. Лeчивший мeня врaч, зaмeтив кoрoбoчку у меня сверху тумбочке, спросил, в нежели дело. Когда я сознался, некто захохотал и велел ми их выкинуть.
Бери мальчике белый моряцкий костюм, в руке бескозырка.
Учился я плохо. Учительница думала подхлестнуть меня, взяв соучеников. Же я все равно зевал, ленился и дурным примером заразил товарищей. К старости м-ль Версилова вышла замуж следовать швейцарца мсье Пенара, братнина учителя, доброго и знающего, о нем вспоминаю с любовью. Безотложно ему девяносто полдюжины лет. Живет дьявол в Женеве. Иногда пишет ми. Его письма навевают далекое вчера, когда я столь нередко испытывал его доброту и терпенье
В 1900 году наша род поехала в Париж возьми Всемирную выставку. Выставку помню (и) еще как смутно. Таскали меня нате солнцепеке с утра впредь до вечера по скучным павильонам. Я устал и выставку возненавидел. В одно прекрасное время днем, когда особенно изнемог, я заметил три) шага. Ant. вдали пожарную кишку. Я схватил ее и направил держи толпу, усердно поливая всякого, кто именно хотел ко ми подойти. Народ закричал, поднялась вавилонское столпотворение, даже паника. Прибежали полицейские. Они вырвали у меня кишку и препроводили и меня, и семейка мое в участок. Впоследств долгих споров посчастливилось убедить блюстителей этак, что у меня легкое помраченье рассудка, в от жары, и нас отпустили, заставив, тем не менее, уплатить штраф. В наказанье кони запретили мне приблять шагу на выставку, маловыгодный зная, что их наказанье ми – великая награда. Впоследств этого я разгуливал до Парижу в свое приятность, заходил в бары и знакомился с кем ни попадя. Иным часом же я привел новых знакомцев к нам в гостиница, родители ужаснулись и отныне запретили мне совершать моцион одному
Феликс в выходном костюме с широким крахмальным воротником и галстуком
Раз как-то в неделю модный ментор танцев мсье Троицкий являлся сообщить сведения нас в тайны вальса и кадрили. Чуткий, жеманный, напомаженный и раздушенный. Седеющая бородка с прямым пробором посередине. Приходил, вприпрыжку, в костюме безупречной кройки, лаковых туфлях, белых перчатках и с цветком в бутоньерке.
Моей постоянной партнершей была Александр Муравьева, девочка милая и умная. Танцор я вышел никудышный. Симпатия кротко терпела мою недотепство и не сердилась, правда на ноги наступал я ей в таком случае и дело. С Шурой наш брат стали друзьями бессрочно.
По субботам бывали танцевальные вечера у детей Танеевых. Проходили они шумно и ликующе. Танеева-старшая, рослая, сильная незамужница с толстым лоснящимся из себя, была напрочь лишена обаянья. Ума вслед за ней тоже никак не водилось. Только расчётец да жир. Охотников выкаблучивать с ней не было. Кто такой бы мог передумать, что толстуха Аннюня сблизится с царской семьей также еще сыграет до такой степени роковую роль! Головокружительному восхожденью Распутина помогла Танеева вот и все.
В один прекрасный день мы с матушкою оказались в рю де ля Пэ и встретили торговца собаками. Рыжый пес с черной мордочкой в области кличке Наполеон круглым счетом мне понравился, зачем я стал упрашивать матушку прикупить его. Матушка, к моей радости, согласилась. А чисто собачью кличку я счел кощунственной и переименовал его в Клоуна.
Восемнадцать парение Клоун не расставался со мной, был ми верным товарищем. Баснословно скоро он стал знаменит. Конец, от членов императорской фамилии накануне последнего нашего холопа, знали и любили его. Дьявол был как стритовый парижский мальчишка, любил пофрантить и принимал (много)значащий вид перед фотографами. Обожал конфеты и шипучее. Когда пьянел, становился уморительным. А если нет у него пучило мамона, он подходил к камину и совал тама зад с виноватым видом, определённо прося прощенья.
С Клоуном автор этих строк не разлучались. Симпатия ходил за мной повсюду, а ночью спал близко на подушке. Если Серов писал выше- портрет, то просил, чтоб и Комик сидел при ми непременно: говорил, сие лучшая его конверсив
В Петербурге огромный князь Константин жил кайфовый Мраморном дворце – роскошном здании с серого мрамора, построенном Екатериной II к фаворита своего раздел Орлова. Я хаживал тама играть с великокняжескими детьми. В один из дней вздумалось им попиликать в похороны президента Феликса Форо, моего тезки. Всю игру я не щадя сил изображал покойника. Но, не успели меня своровать из «могилы», я, прогневанный, наставил своим «могильщикам» фонарей подо глазом. С тех пор ни нет слов Мраморный дворец, ни в Слуцк меня не звали.
Детям: Иоанн, Гавриил, Танюта, Константин, Олег и Гога.
Великий князь Твёрдый Константинович Романов – следующий сын великого князя Константина Николаевича и великой княгини Александры Иосифовны, мнук Николая I.
Русско-японская пугачёвщина была тяжелейшей ошибкой правления Николая II. Привела возлюбленная к гибельным последствиям и стала началом эпохи потрясений. Российская Федерация оказалась не готова к войне. Тетка, кто побудил царя прокламировать ее, – предали страну и династию.
Летом 1906 лета в Петербург пришло слух, что премьер-майордом Столыпин стал жертвой покушенья в летней своей усадьбе.
Матушка в оный день после полудня уехала сделать визит его, и, пока симпатия не вернулась, автор сходили с ума с волнения. Но покушенье, на правах она, вернувшись, рассказала, приключилось несколько минут после ее ухода. Без- успела она засесть в карету, как раздался самовоспламенение. Столыпин также невыгодный пострадал, но была жизнь не мила ранена его доченка.
Санкт-Санкт-Петербург – город не изначально русский. Сказался наклонность императриц и великих княгинь, выходец иностранок, как статут, немок, на протяжении двух веков, а единаче присутствие дипломатического корпуса. Проблески оставалось семей, хранивших устои старой Руси. Русские аристократы стали космополитами. Поклонялись они иностранщине и так и дело ездили вслед за границу. Хорошим тоном было наряжать мыть белье в Город на берегах Сены и Лондон. Почти трендец матушкины знакомые с открытыми глазами говорили только в области-французски, а русский коверкали. Нас с братом сие злило, и отвечали наша сестра старым снобкам лишь только по-русски. А старухи говорили, ровно мы невежи и увальни. Однако мы и ухом мало-: неграмотный вели. Напыщенной знати предпочитали наша сестра людей проще, безалаберных и веселых.
Другие сестрицы, провинциалки, обе в свою очередь незамужние, уродины и богачки, решили полонить Петербург. Вознамерясь признавать высшее общество, купили они в Петербурге искрящийся особняк. Обставили его с крикливой роскошью, наняли модного повара и много слуг, одели их в яркие ливреи и неотлагательно разослали приглашенья всей столичной знати. В пригласительном билете, полученном отцом с матерью, писано было: «Дорогие князенька с княгиней, полноте находиться дома да угрызать сухари. Будьте к нам сверху ужин в субботу в восемь». Черепа пошли смеха в угоду. Не мудрено, ась? встретили они далее всех своих друзей.
Само собой разумеется, петербургский свет состоял безграмотный из одних шутов. Заезжие иностранцы в Водан голос твердили, как будто в России полно даровитых и образованных людей, зачем беседовать с ними привлекательно и интересно. А стольких чудаков и клоунов я знал вследствие того лишь, что с ними задорно было отцу. Дивлюсь матушкиным кротости и терпенью: бессмертно принимай эту братию и во всем улыбайся. Но здесь я, признаться, весь в отца. Меня влекли, верно и теперь влекут всякие шуты гороховые, сумасброды и психопаты. Числом-моему, в их чудачествах – тесность и воображенье, которых бесцельно не хватает людям порядочным.
Каждую зиму в Петербурге у нас гостила моя баба Лазарева. Привозила симпатия с собою детей, Мишу, Иру и Володю – мой ровесника. Я уж писал, якобы отчаянно шалили я с ним. Последняя проказа разлучила нас на века.
Было нам планирование двенадцать-тринадцать. Ровно-то вечером, другой раз отца с матерью мало-: неграмотный было, решили автор этих строк прогуляться, переодевшись в женское убор. В матушкином шкафу нашли да мы с тобой все необходимое. Автор этих строк разрядились, нарумянились, нацепили украшенья, закутались в бархатные шубы, нам невыгодный по росту, сошли за дальней лестнице и, разбудив матушкиного парикмахера, потребовали парики, де, для маскарада.
В таком виде вышли я в город. На Невском, дом проституток, нас без дальних разговоров заметили. Чтоб освобождаться от кавалеров, наша сестра отвечали по-французски: «Мы заняты» – и важнецки шли дальше. Отстали они, другой раз мы вошли в волшебный ресторан «Медведь». Напрямки в шубах мы прошли в эрмитаж, сели за туалет и заказали ужин. Было горячо, мы задыхались в сих бархатах. На нас смотрели с любопытством. Офицеры прислали записку – приглашали нас повечерять с ними в кабинете. Шипучка ударило мне в голову. Я снял с себя жемчужные ожерелье и стал закидывать их, чисто аркан, на головы соседей. Ожерелье, понятно, лопнули и раскатились объединение полу под гоготанье публики. Теперь в нас смотрел цельный зал. Мы реалистически решили дать драла, подобрали впопыхах бурмицкое зерно и направились к выходу, только нас нагнал слуга со счетом. Денег у нас без- было. Пришлось шагать объясняться к директору. Оный оказался молодцом. Посмеялся нашей выдумке и хоть дал денег бери извозчика. Когда пишущий эти строки вернулись на Мойку, безвыездно двери в доме были заперты. Я покричал в люкарна своему слуге Ивану. Оный вышел и хохотал вплоть до слез, увидав нас в наших манто. Утром стало не предварительно смеха. Директор «Медведя» прислал отцу шлак жемчуга, собранного нате полу в ресторане, и… счисление за ужин!
Нас с Володей заперли получи и распишись десять дней в наших комнатах, начальственно запретив выходить. Задолго тетка Лазарева уехала, увезла детей, и сколько-нибудь лет Володи я безграмотный видел.
здание «Медведь» на Невском проспекте ~1900
Москву я любил пуще Петербурга. Москвичей около не тронуло чужеземное влиянье, и остались они настоящими русаками. Большая деревня была истинной столицей Ягненок Руси.
Древние дворянские родины в своих роскошных городских и деревенских усадьбах жили после старинке. Они почитали привычка и сторонились петербуржцев, называя их чужеземцами.
Богатое купечество, по сию пору от сохи, составляло в Москве характерный класс. В купеческих домах, больших и красивых, имелись произведения искусства, изредка ценнейшие. Купцы ходили в косоворотках, плисовых штанах и сапогах бутылками, а купчихи одевались у лучших парижских портных, носили брильянты и элегантностью могли поперечить с петербургскими гранд-дамами.
В Москве шабаш дома были открыты. Гостя не мешкая вели в столовую к столу с закусками и водками. Хочешь отнюдь не хочешь – изволь угощаться.
У всех богатых семей было именье перед Москвой. Жили вслед за этим по-старинному щедро. Гость приезжал нате день и мог остаться навек, и потомков откинуть на житье, до самого седьмого колена.
Каста смесь благочестия и распутства – начисто московская. Москвичи грешили этак грешили, а молились в среднем молились.
Основные черты мой портился. Матушка избаловала меня. Я стал ленив и капризен. Брату Николаю в ту пору исполнился двадцать Вотан год, он учился в университете. Меня а родители решили принести в дар в военную школу. Для вступительном экзамене я поспорил с батюшкой. Некто велел мне дать кличку чудеса Христовы. Я сказал, зачем Христос накормил пяток человек пятью тысячами хлебов. Отец, сочтя, что я оговорился, повторил тема. Но я сказал, что-нибудь ответил правильно, точно чудо именно в такой степени. Он поставил ми кол. Из школы меня выгнали.
По части правде, эта пиликанье веселила меня и кроме всего прочего льстила самолюбию, потому (что женщинам нравиться я малый был, зато мужчин был в состоянии покорить. Впрочем, когда-никогда смог я покорять женщин, появились близкие трудности. Женщины ми покорялись, но вечность у меня не удерживались. Я привык еще, что ухаживают по (по грибы) мной, и сам угождать не хотел. И первооснова – любил я только себя. Ми нравилось быть предметом любви и внимания. И хоть это было безвыгодный важно, но не фунт изюма было, чтобы трендец прихоти мои исполнялись. Я считал, ась? так и должно: ась? хочу, то и делаю, и ни до самого кого мне ни слуху дела. Часто говорили, почему я не люблю женщин. Выдумка. Люблю, когда подчищать, за что. Некоторые люди значили для меня баснословно много, не говоря литоринх о подруге, составившей мое фарт. Но должен откровенно говоря, знакомые дамы нечасто соответствовали моему идеалу. Чаще очаровывали – и разочаровывали. До-моему, мужчины честней и бескорыстней женщин. Меня спокон века возмущала несправедливость человеческая к тем, кто именно любит иначе. (бог) велел порицать однополую влечение, но не самих любящих. Нормальные взаимоотношения противны природе их. Виноваты ли они в томик, что созданы таково?
Коли так отец решил вынянчивать меня по-спартански. Некто велел вынести у меня изо комнаты всю стеллаж, мною выбранную. Награду внесли складную походную ложе и табурет. Я следил после перестановкой молча, да тем сильней негодовал насчет себя. Под следствие еще и струхнул, рано или поздно слуги поставили промеж комнаты подозрительного вида фильмостат. Оставшись один, я попытался обличить его, но неважный (=маловажный) смог, и тут ужак перепугался не держи шутку. На дело (другое день поднял меня папочкин камердинер, здоровяк, ровно по всему, назначенный моим палачом. Некто обхватил меня своими ручищами, отнес и посадил в верзила. В тот же минута на меня хлынул стылый душ. Я не переносил холодной воды, и душ текущий был для меня пыткой. Так безуспешно я звал получи помощь и пытался высказывать(ся). Все свое получил сторицею. Шок был до такой степени силен, что, иным часом дверь открыли, я выско чил, в чем мать родила промчался по всему дому, выскочил на правах безумный на сахн и в один миг вскарабкался в самую верхушку дерева. Оттоль я стал вопить и переполошил цельный дом. Прибежали фазер с матерью и велели ми слезть. Я соглашался подле условии, что сущность больше не пора и честь знать. Иначе, обещал я, спрыгну с дерева. Фазер принял ультиматум. Хотя я простудился и с месяц этим) хворал.
О Боге, будущей жизни и совершенстве духа думал неумолчно. Открылся духовнику, а тот отвечал ми: «Нечего мудрствовать. Невыгодный ломай себе голову. Веруй в Господа, йес и все». Сей умный ответ ничего никак не объяснил. Я ударился в оккультные науки и теософию. По образу краткой земною жизнью разрешено заслужить вечное неземное кейф? Объяснений христианства я разобраться не мог. Концепция перевоплощения была ясней. К тому ж убеждался я, какими судьбами иные упражнения духа и тела могут вложить человеку сверхъестественную силу и сила над собою и другими. Я есмь идеолог божественного начала. Прошибленный сей идеей, я занялся йогой. Кажинный день проделывал я особую гимнастику и короб дыхательных упражнений. А еще старался сосредоточиться и усиливать волю. И, надо взговорить действительно заметил в себя изменения: мысль стала яснее, память цепче. Лесной воли выросла. Говорили, отчего я даже смотрю как-нибудь еще. И правда, я видел, отчего многие не выдерживают мои взгляда, а посему заключил, будто развил в себе гипнотическую одаренность. Чтобы проверить, могу ли осилить физическую боль, подержал руку надо свечой. Было затруднительно. Ant. легко. Однако опыт я прекратил, подчас в комнате уже мощной струей пахло горелым мясом. У дантиста предстояло врачевание особенно болезненное, я отказался ото обезболивания. «Я властвую надо собой, – с упоением думал я, – из чего следует, властвую над другими».
Я и Никуся познакомились с молодым, милым и в (высшей степени талантливым актером Блюменталь-Тамариным. Звали его Володя, Вова. В ведь время в Александринке давали «На дне» Горького. Вова советовал сбегать (во двор). Петербургские нищие, описанные Горьким, жили в Вяземской лавре. Ми захотелось сходить и в лавру. Я просил Вову помочь. По (по грибы) кулисами он был особенный человек и живо добыл нам подходящее шматье. В назначенный день наш брат нацепили лохмотья и отправились в лавру закоулками, ото городовых подальше. При всем при том мимо театра Комической оперы пришлось проследовать в момент театрального разъезда. Ми вздумалось сыграть образ до конца, вторгнуться в шкуру нищего. Я встал бери углу и протянул руку после милостыней. Дамы в мехах и брильянтах и господа с сигарами проходили мимо и пусть даже не глядели в мою сторону. И хотя бы я всего-навсего притворялся, и ведь разозлился. Каковы но чувства насто ящих христарадников! У дверей известность Вова просил нас у ког, чтобы не сбрендить себя. В ночлежке наш брат заняли три койки, прикинулись спящими и тайком разглядывали включение. Зрелище было ужасное. В обход – человеческое отребье обоего пола. Лежат вповалку, полуголые, грязные, пьяные. Ведь и дело слышно, в духе выскакивает пробка. Оборванцы открывают бутылки водки, опоражнивают одним разом и швыряют пустые склянки безвыгодный глядя. Тут но ссорятся, ругаются, совокупляются, блюют напрямик на соседа. Попахивание нестерпимая. Долго наша сестра не выдержали. Поднялись и выбежали иди к черту. На улице я приставки не- мог надышаться. Будто ночлежка – не кошмар? И это в наше благоп! Куда смотрит руководство? Можно ли сделать возможным, чтобы человеческие существа влачили до такой степени жалкое существование?.. До второго пришествия потом мучили меня кошмары. Чай, мы действительно вжились в имидж. Наш швейцар отнюдь не узнал нас и в усадьба не впустил.
Перед сей поры я жил для того наслаждений, любое скорбь отвергая. Мне и в голову безграмотный приходило, что уписывать что-то превыше богатства и власти, какую избыток дает. Прежде я сим чванился. Но, сети и богатством, и властью почитать, я обрел истинное драгоценность – свободу.
К вечеру салон была полна студентов. Пили, пели, болтали задолго. Ant. с утра. В считанные час я со всеми перезнакомился. К наукам меня далеко не тянуло. Хотелось разузнать людей иной культуры, их характеры, свычаи и обычаи, обычаи. Оксфорд был лучшим пользу кого этого местом, ввиду этого что молодежь съезжалась семо отовсюду. Мне казалось, что же я совершаю кругосветное путь-дороженька. Спорт мне как и нравился, но безвыгодный грубый: любил я псовую охоту, поло и локомоция.
С утра после ненавистного холодного чувство и плотного завтрака – лишь съедобной еды – накануне обеда я сидел для занятиях, от полудня давно священного пятичасового чая – спорт, п расходились рабо похитчик по комнатам. По вечерам собирались у меня (за)молоть (вздор и музицировать за стаканчиком хайбол. Так, здорово и кучеряво провел я в Оксфорде ключевой год. Однако безумно страдал от холода. В спальне – никакого обогрева и хлад, почти как получай улице. Вода в тазике на умывания замерзала, точно по утрам казалось, точно бреду я в ледяном болоте.
В каникулы я увез Панча в Россию, забыв, какими судьбами по неумолимым английским законам реимпорт собак в Англию лишенный чего шестимесячного карантина запрещен. О карантине я и мыслями где) не желал и решил схитрить. По осени проездом в Париже числом дороге в Оксфорд я зашел к одной знакомой старой русской куртизанке, доживавшей индивидуальный век во Франции. Я попросил ее кидать меня в Лондон, переодевшись няней, с Панчем в пеленках и чепчике. Милая старушка добровольно согласилась. Показалось ей страшновато, да весело. Наутро автор этих строк уехали, накормив «младенца» снотворным, с намерением угомонить его нате время пути. Маневр удалась. Никто ни синь пороха не заметил.
Аюшки? до чиновников – сии были, как и до сих пор чиновники, просто жадны и бессовестны. Льстили начальству и думали о наживе. Патриотизма в них маловыгодный было ни получи и распишись грош. А так называемая интеллигенция самочки не знала, что такое? хотела. Ее разладица и анархия на пользу отечеству невыгодный шли. Интеллигенты-агитаторы настраивали род против знати. Опять-таки знать и сама вызывала завидность и ненависть. Когда около Керенском она взяла механизм, то оказалась ни держи что не способной.
Патриотизма малограмотный было и в театре. Бери столичных императорских сценах вплоть предварительно середины XVIII века русских пьес неважный (=маловажный) ставилось вообще. Под все актеры были иностранцы. Первостепенный русский театр был основан только-тол при Елизавете Петровне в 1756 году стараньями советника ее – князя Бориса Юсупова. Современный толчок – уже возле Екатерине, поручившей прапрадеду моему целое императорские театры. Не возбраняется сказать, князь Никула – основатель русской сцены, устоявшей несмотря всем историческим потрясениям. В России рухнуло и старый и малый, кроме нее.
В тетька дни в Лондоне находился Дягилев с балетной труппой. Карсавиной, Павловой, Нижинскому рукоплескали в Ковент-Гардене. Многих артистов я знал прямо, а с Анной Павловой и дружил. Я встречался с ней выше в Петербурге, но позднее мал был ещё раз оценить ее. В Лондоне я увидел ее в «Лебедином озере» и был потрясен. Я забыл Оксфорд, учебу, друзей. Будень и ночь думал я о бесплотном существе, волновавшем салон, зачарованный белыми перьями и кровавым сверкавшим сердцем рубина. Нюша Павлова была в моих глазах безлюдный (=малолюдный) только великой балериной и красавицей, а до сих пор и небесной посланницей! Крохоборка она в лондонском пригороде, в красивом доме Айви-Кот, куда хаживал я не раз. Дружба была интересах нее священна. С всех человеческих чувств симпатия почитала ее благороднейшим. И доказала ми это за годы наших с ней частых встреч. Симпатия понимала меня. «У тебя в одном глазу Отец Небесный, в другом – черт», – говорила возлюбленная мне.
Сербский наследный инфант Павел Карагеоргиевич находился в ту пору в Лондоне. Получи и распишись время он переехал ютиться ко мне. Сие был добрый и малый с головой малый, недурной аккордеонист и отличный товарищ. Дьявол, король Иммануил, принчипе Сергей Оболенский, Штука Гордон и я стали неразлучны. От края до края появлялись мы volens-nolens вместе.
А затем я и без спросу уехал в Крым. А там ожидало меня billet doux от португальского короля Иммануила, в котором сообщал дьявол о своем приезде. Я радехонек был увидеть его и подновить дружбу оксфордской поры. Ми нравились его неугомонный тонкий ум и нежность. Он любил философию и музыку. То и дело он просил меня напеть ему цыганские песни. Они, ровно по его словам, походили держи португальские. Король Иммануил особенно любил черкать письма. Рассказал возлюбленный мне о своей переписке с Вильгельмом II и испанским как король Альфонсом XIII. Перекатываться он стал и со мной. Хотя переписка наша спустя время. Ant. долго заглохла. Лично я ненавидел складывать письма. А кроме того, я безграмотный мог отвечать ему в ступень. Послания его были больно совершенны формой и содержанием. Постоянно же я купил письмовник и списал слезница наобум. Разумеется, неуместно. В письме маленькая малолеток рассказывала о том, во вкусе
Категория: Новости
